Игорь Гузенко: главный предатель Холодной Войны. Невозвращенец игорь гузенко Гузенко игорь александрович

• Биография
• Примечания
• Ссылки

Биография

В Канаду с супругой прибыл летом 1943 года .

Игоря Гузенко с семьёй в целях обеспечения их безопасности вывезли из Оттавы и разместили в пустующем туристском лагере, а сообщенную им информацию стали систематизировать и анализировать. Из Лондона прислали двух сотрудников контрразведки МИ-5. Они приняли участие в допросах вместе с представителями американского ФБР . Публике о шпионском скандале поведал известный американский журналист Дрю Пирсон, обозреватель газеты «Вашингтон пост». Советский шпионаж Пирсон назвал частью плана Москвы по захвату власти над миром. Он утверждал, что Гузенко назвал имена тысячи семисот советских агентов в Северной Америке.

Очевидно, угроза расправы висела над ним всегда. Семью поселили в пригороде Торонто , предоставив в собственность обширный двухэтажный особняк со всем оборудованием, включая одежду на все сезоны и обстановкой, о которой Светлана гово­рит, что, наверное, такая была в сказоч­ной пещере Аладдина. Им назначают пожизненное пособие (сведений о его размере нет). Они сменили фамилию и имена на Стэнли и Анна Крысяк. В Оттаве жить было опасно – можно случай­но встретиться с сотрудниками посоль­ства, которые их знают в лицо. Впрочем, небезопасно жить и в окрестностях То­ронто, коль скоро ты перебежчик. Игорь и Светлана жили скрытно, себя не афишировали. Дочь Игоря и Светланы Эвелин, которая родилась в конце 1945 года , через три месяца после расставания родителей с советской властью, рас­сказывает, что отец с матерью “были очень осторожны… Они не надеялись, что смогут прожить хотя бы три дня пос­ле того, как отец передал правительству секретные документы”. Своим детям Игорь и Светлана “запрещали говорить с незнакомцами на улице, не разреша­ли приглашать в дом малознакомых лю­дей”.

Гузенко умер в 1982 году . Даже на кладбище не решились отметить могилу его фамилией. Она была безы­мянной 20 лет – только после смерти Светланы в

До конца 30-х годов у Москвы в Канаде, в этой не слишком важной в военном отношении стране, был небольшой разведаппарат. По сути дела, интересы советской разведки представляли два человека - лидеры компартии Канады Фред Роуз и Сэм Корр. Оба родились в дореволюционной России, длительное время были коммунистами и получали за сотрудничество денежное вознаграждение. Но после пакта Молотова–Риббентропа престиж коммунистов упал в глазах общественного мнения, а сама компартии Канады перешла на нелегальное положение. Обстановка стала меняться после вторжения гитлеровских полчищ в СССР. И именно в этот момент Москва решила перестроить свой разведаппарат в США и Канаде.

МОСКВА ЗНАЛА МНОГО

Когда в 1942 году в Канаду прибыла первая торговая миссия, майор Соколов, работавший под прикрытием ее сотрудника, приступил к созданию первых ячеек военной разведки. Вскоре к нему в ранге первого секретаря торгового представительства Советского Союза присоединился Сергей Кудрявцев, а Москва дала разрешение на использование Фреда Роуза, который стал надежным помощником руководителя советской военной разведки.

Разведгруппа, созданная Соколовым, Кудрявцевым и канадскими партийными лидерами, на первых порах была небольшой – 3–4 человека в Оттаве и Торонто и 2–3 человека в Монреале. А летом 1943 года в Оттаву прибыл Николай Заботин с группой сотрудников, в которую входил и шифровальщик Игорь Гузенко, чье предательство позднее оказалось роковым.

В первые годы работы резидентура военного атташе Заботина была занята вербовкой агентуры. К концу войны резидентура состояла из 17 официальных советских сотрудников и около 12 лиц из числа канадских граждан. Особое место среди агентов Заботина занимал Алан Пун Мэй. Опытный физик-экспериментатор, государственный служащий Великобритании, он побывал в 1936 году в России и слыл человеком левой ориентации. В скором времени был направлен в Канаду в составе исследовательской группы, занимающейся атомной проблематикой.

Следуя указаниям Москвы, Заботин в 1943 году вошел в контакт с Аланом Мэй и стал получал от него информацию о ходе атомных исследований. В 1945 году по просьбе Заботина Мэй сделал несколько исследований. В июле 1945 года он передал лабораторные образцы урана-235 и урана-225, которые были срочно направлены в Москву. И уже на следующий день после бомбардировки американцами Хиросимы Заботин отправил в Москву шифровку с полученными от Мэя сверхсекретными сведениями об атомной бомбе: «Директору. Факты, приведенные Алеком:

1) Испытания А-бомбы были проведены в в Нью-Мексике. Бомба, сброшенная на Японию, была из урана-235. Известно, что дневной выпуск урана-235 на магнитной обогатительной установке в Клинтоне составляет 400 г. Выход «49», очевидно, в два раза больше (некоторые графитные установки рассчитаны на 250 мегаватт, то есть на выпуск 250 г в день). Научные достижения в этой области решено опубликовать, но без технических деталей. Американцы уже выпустили книгу на эту тему;

2) Алек передал нам платиновую пластинку, покрытую тонким слоем урана-233 в виде окиси, вес которого 163 микрограмма».

А вот политическая информация поступала к Заботину от Кетлин Мери Уиллшер и Эммы Войкин. Уиллшер начала поставлять информацию Фреду Роузу еще в 1935 году. Она работала в офисе высокопоставленного представителя Соединенного королевства в Оттаве и имела доступ к секретной документации. Через ее руки проходили также письма, которыми обменивались канадский посол в Москве и премьер-министр Канады. Эмма Войкин имела возможность передавать документы из канадского департамента иностранных дел. Дочь русских эмигрантов Эмма Войкин была молодой вдовой, когда майор Соколов и его жена начали разрабатывать ее. Она потеряла не только мужа, но и ребенка и долгое время жила в бедности. Для Эммы Войкин Советский Союз представлялся страной счастья, и Соколовы старались поддерживать ее восторженное отношение к России. Из паспортного отдела департамента иностранных дел, где Войкин работала, в феврале 1944 года она была переведена в особо секретный шифровальный отдел. В октябре того же года Войкин согласилась передавать Соколову секретные материалы департамента иностранных дел. Она планировала эмигрировать в СССР, но Соколов удержал ее от этого. В январе 1946 года Эмма Войкин все-таки обратилась в посольство с просьбой о предоставлении ей советского гражданства. Но прежде чем ее просьба была рассмотрена, Эмму арестовали.

Еще одна группа информаторов была создана майором Роговым, помощником Заботина, в которую вошли четыре канадских государственных служащих – Девид Гордон Лунан, Дарнфорд Смит, Нед Мазералл и Исидор Гальперин. Главной задачей Лунана было собирать факты и информацию от остальных участников. Дарнфорд Смит, инженер Национального исследовательского совета, поставлял информацию по радиотехнике и оптике и о работе секретного совета по исследовательским проблемам. Нед Мазералл также работал в Национальном исследовательском совете – в самом секретном отделе, который занимался радарами, техническими аспектами радиосвязи и воздушной навигации. Исидор Гальперин – профессор математики и эксперт в области артиллерии и взрывчатых веществ. Вскоре Гальперин представил Рогову обширный отчет о работе Канадского института военных исследований и развития, о его заводах и лабораториях, включая опытный завод по производству взрывчатки. На основе информации, полученной от других агентов, Лунан составлял обобщенные отчеты для Заботина, который переправлял их в Москву.

С точки зрения руководителей разведки, одним из самых ценных агентов был Раймонд Бойер по кличке Профессор. Знаменитый химик и состоятельный человек, он начал работать на советскую разведку еще до того, как был открыт новый офис в посольстве. В то время его начальником был Фред Роуз. Советский военный атташе так характеризовал Бойера: «Самый лучший специалист по взрывчатым веществам на американском континенте. Дает полную информацию о взрывчатых веществах и химических заводах. Очень богат. Боится сотрудничества».

На основе докладов Бойера резидент Заботин направлял в Центр отсчеты о ведущихся работах по созданию атомной бомбы (многие из них были построены на слухах и не отличались особой достоверностью, но в Москве располагали информацией по созданию атомной бомбы и из более надежных источников): «Этот завод будет производить уран. В результате экспериментов, проведенных с ураном, установлено, что можно создавать урановые атомные бомбы, что уже практически происходит. Американцы провели большую исследовательскую работу, вложив в это дело 660 миллионов долларов».

Несмотря на устаревшую неточную информацию, Заботин высоко ценил Бойера. Его помощники, Соколов и его жена, получили разрешение поддерживать дружеские связи с Профессором, что было серьезным отклонением от строгих правил конспирации.

Двое советских агентов работали в канадском департаменте вооружений. Один из них, Джеймс Беннинг, отвечал за подготовку особо секретного «Прогноза военного производства в Канаде» – наиболее полного исследования экономической ситуации и перспектив развития канадской военной промышленности. Второй – Гарольд Сэмюэль Герсон, был зятем Беннинга. Сын русского эмигранта, инженер-геолог по профессии. Во время войны он работал в компании «Объединенные военные компании», которая занималась производством химических и взрывчатых веществ, а по окончании войны не без помощи Бойера был переведен в отдел производства боеприпасов. Герсона, который три года работал на советскую разведку, Заботину рекомендовал Бойер. От Герсона поступала важная информация в основном по техническим аспектам артиллерии. В августе 1945 года Герсон предложил план продолжения своей работы с советской разведкой, после того как ему придется уйти с государственной службы. Заботин сообщил об этом в Центр и запросил, даст ли руководство советской разведки согласие на такой план: Герсон создает в Оттаве Геологический инженерный исследовательский центр, который финансировался бы Москвой суммой в размере 7 тыс. долл. в год и, разумеется, служил бы прикрытием для советской разведки.

Следующим агентом резидентуры Заботина был Орик Адамс, особо доверенный работник Банка Канады. Среди его обязанностей в банке был анализ промышленных планов при выдаче кредитов, потому он был хорошо информирован о положении в военной промышленности. В частности, он передал Заботину сводку отправки вооружений в Англию. В результате усилий Адамса в Москву был отправлен и другой конфиденциальный доклад – о секретных переговорах, которые вели в 1944 году лорд Кейнс и канадское правительство.

Наряду с основным составом агентуры, занимавшимся поставкой секретной информации, были созданы группы специального назначения, которые изготавливали фальшивые паспорта и визы. Находящиеся в августе 1945 года в Канаде инспекторы из Москвы были удовлетворены работой военной разведки под руководством Заботина и разведки НКВД, которую возглавлял В. Павлов. Их обнадеживали большие перспективы, которые открывались для советской разведки в этой стране. 28 августа 1945 года советский посол в Канаде Георгий Зарубин повторил свою просьбу в Министерство иностранных дел о том, чтобы открыть в Монреале торговое представительство, которое пользовалось бы привилегиями дипломатического иммунитета. Штат торгового представительства в Канаде уже насчитывал 50 человек. Зарубин же предлагал увеличить его до 97 человек. Новые торговые миссии в Монреале и Оттаве должны были служить прикрытием для сотрудников резидентуры численностью до 20 человек. Этот и другие планы могли быть осуществимы, если бы не предательство Игоря Гузенко.

ПРЕДАТЕЛЮ НИКТО НЕ ВЕРИЛ

Шифровальщик резидентуры Заботина Игорь Гузенко был одаренным человеком. Он родился в бедной семье в 1919 году, в разгар Гражданской войны. Несмотря на то, что все его родные были приверженцами царской России, Гузенко вступил в ВЛКСМ. Три года он изучал архитектуру, но война разрушила эти планы. В 1941 году Гузенко направили в московскую школу военной разведки, где он изучал шифровальное дело. В 1943 году его направили шифровальщиком в только что созданную разведывательную точку в Канаде. Для Гузенко и его жены Анны Канада была не просто новая страна, это был новый мир. Когда подошел к концу двухлетний срок службы, Гузенко попытался отдалить неминуемое возвращение в Москву.

Решение об измене, о том, что ему придется порвать все связи со своей страной, друзьями, семьей и постоянно жить среди людей с другим языком и культурой, было нелегким. Но при одобрении и поддержке жены Гузенко решился на этот шаг и начал тщательно готовиться. Он взял из сейфа военного атташе секретные документы и был уверен, что в критический момент, предъявив эти бумаги, сможет доказать, что является настоящим перебежчиком, а не провокатором.

Поначалу Гузенко в правительстве Канады не поверили, а газеты отказались иметь с ним дело. Тогда Гузенко обратился в Министерство юстиции, а потом через Министерство иностранных дел попал к премьер-министру Маккензи Кингу, который оказался перед выбором: с одной стороны, он и не верил в подлинность документов и в правдивость слов неизвестного ему Гузенко и подозревал, что некие антисоветские силы просто хотят раздуть скандал, с другой стороны, документы подтверждали факт похищения атомных секретов и других государственных тайн, и соображения национальной безопасности требовали тщательного расследования.

Для политического климата того периода было показательным то обстоятельство, что мистер Кинг не только отказался принять Гузенко с его документами, но и посоветовал ему «вернуться в свое» посольство. «Я полагал, – говорил потом мистер Кинг в палате общин, – что ему следует возвратиться в посольство вместе с документами, которые находились в его распоряжении. Мне казалось более важным сделать все, чтобы исключить возможность недоразумений и не дать советскому послу повод утверждать, что Канада подозревает русских в шпионаже».

Гузенко не последовал совету премьер-министра. Он потратил целый день, обивая пороги других учреждений, но безуспешно. Казалось, перед ним были закрыты все двери. Чета Гузенко в отчаянии вернулась к себе в собственную квартиру.

Тем временем в резидентуре Заботина установили, что исчез не только Гузенко, но и некоторые из недавно полученных сообщений. Стало ясно, что его отсутствие вызвано не болезнью или другой уважительной причиной, а попыткой невозвращения в СССР.

Дело Гузенко сразу же было передано из военной разведки в ведение советской внешней разведки. Расследованием занялся Виталий Павлов – второй секретарь посольства, а на самом деле резидент советской внешней разведки в Канаде. Он приказал двум охранникам следить за домом четы Гузенко и немедленно сообщить, как только они появятся там.

Когда Гузенко вернулись из своего бесплодного хождения по правительственным учреждениям, небольшая группа под командованием самого Павлова явилась в их дом. У них была деликатная задача: проникнуть в квартиру, произвести обыск, не имея на это ордера, и убедить Гузенко поехать с ними, а в случае необходимости принять более крутые меры. Но чета Гузенко предусмотрительно укрылась в квартире соседа и, когда бывшие коллеги выломали замок, вызвала полицию. Именно этот ночной налет и спас Гузенко. Следующим утром полиция взяла под охрану чету Гузенко. Теперь они были недосягаемы для Павлова.

Павлов и Заботин были озабочены рядом вопросов. Как много знал перебежчик о секретных делах резидентуры? Сколько документов, писем, книжек и различных записок он похитил?

В связи с бегством Гузенко посольство предприняло обычные в таких случаях дипломатические шаги. Еще до получения инструкций из Москвы посол Зарубин послал ноту протеста в канадское Министерство иностранных дел. Гузенко, по его словам, растратил казенные деньги, поэтому и канадское правительство обязано передать его советским властям. Разумеется, никакого ответа не последовало. Через неделю, получив к тому времени инструкции из Москвы, посол направил вторую ноту, в которой были выставлены те же требования, с важным добавлением, что Гузенко должен быть выдан без суда.

Тем временем в условиях строжайшей секретности были исследованы бумаги и документы Гузенко. Премьер-министр Кинг все еще колебался, не зная, какой курс ему избрать, поскольку дело получило международный резонанс. Не делая никаких заявлений в прессу, Кинг решил согласовать свои действия с президентом США Трумэном и премьер-министром Англии Эттли. А еще у Кинга была наивная идея полететь в Москву и раскрыть все Сталину. Через несколько месяцев Кинг заявил в канадской палате общин: «Судя по тому, что я знал и слышал о Сталине, я уверен, что русский лидер не одобрил и не простил бы такие действия в одном из посольств его страны». Все-таки Кинга сумели как-то отговорить от поездки в Москву до окончания расследования…

СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО

Тем не менее Заботин принял все меры предосторожности. Фред Роуз, Сэм Корр и другие важные члены разведсети были проинструктированы и должны были отрицать всякую связь с советским посольством в случае допросов. 13 декабря 1945 года, не поставив в известность МИД Канады, страну покинул Заботин, который опасался быть арестованным. Он бежал в Нью-Йорк. А оттуда на советском корабле «Александр Суворов», который тайно покинул порт, добрался до Москвы. И там уже был арестован: из-за предательства шифровальщика Заботина приговорили к 10 годам тюремного заключения.

Через несколько недель после бегства Заботина из Канады отбыл и советский посол. Канадское правительство не обвиняло его в причастности к шпионским делам, однако после публикации досье Гузенко положение Зарубина могло стать неприемлемым.

Менее чем через два месяца после отъезда Зарубина Оттава сделала первые официальные заявления о шпионском деле, связанном с побегом Гузенко. Прошло еще 5 месяцев, прежде чем начались первые аресты. Причиной тому было опубликованное канадским правительством в феврале 1946 года официальное, заявление. В нем содержались только голые факты, касающиеся раскрытия шпионской организации, которая работала в пользу иностранного государства (без упоминания названия этой страны). Премьер-министр Кинг пригласил советского поверенного в делах и лично объявил ему, что в заявлении имелся в виду Советский Союз.

Заключительный отчет королевской комиссии тоже продемонстрировал большое уважение к официальной советской позиции. Чтобы поддержать положение Зарубина, в отчет был включен специальный раздел, озаглавленный «Непричастность советского посла», в котором отмечалось, что тот ничего не знал о шпионской деятельности, что Заботин с Павловым держали его в полном неведении. И это было явным нарушением установленного порядка, так как посол отвечает за все, что происходит в посольстве.

Советские газеты опубликовали почти полностью текст заявления канадского правительства. Это был уникальный случай в истории советской прессы. Было ясно, что какая-то доля вины будет признана, некоторые лица понесут наказание, но советское правительство постарается остаться в стороне. И действительно, 20 февраля 1946 года в советской прессе появилось соответствующее заявление. «Козлами отпущения» были определены военный атташе Заботин и «некоторые другие сотрудники посольства». Их действия были названы «недопустимыми», но в то же время значимость их разведывательной работы в значительной мере была преуменьшена. К тому времени Москва еще не знала того, что скоро будет предано гласности множество документов, из которых станет ясно, что руководитель военной разведки лично давал указания военному атташе в Канаде добывать секретные данные, включая даже образцы урана-233».

Затем последовала кампания в прессе, в которой Канаду обвиняли в активной истерии и в раздувании пустячного инцидента до размеров международного скандала. Атаки советской прессы были поддержаны определенными голосами в США. Некоторые общественные деятели открыто заговорили о «праве на шпионаж». Джозеф Дайвик, бывший посол США в СССР, заявил, что «Россия в интересах самообороны имеет полное моральное право добывать атомные секреты с помощью военного шпионажа, если она лишена такой информации от своих бывших боевых союзников».

Муссировалось «дело Гузенко» и в Британии. Когда эти новости появились в английской прессе, знаменитый физик Д. Берналл заявил, что шпионские тайны являются прямым результатом нежелания «делиться атомными секретами». Лейборист и член парламента Л.Д. Соллей сказал, что канадское расследование по поводу шпионажа является угрозой для научного прогресса.

Но аресты и суды все-таки последовали. Одного из подсудимых, Алана Пуна Мэя, судили в Англии, а остальных в Канаде. Процесс в Канаде начался в мае 1946 года. Дело каждого подсудимого рассматривалось отдельно, и суд продолжался до 1948 года. Гузенко предстал на процессе под охраной полиции в качестве главного свидетеля. Прессе и присутствующим было запрещено делать снимки или зарисовывать его и даже описывать внешность.

Так же, как и на шпионских процессах во Франции, Японии, Швеции и Финляндии, члены канадской шпионской организации нарушили жесткие правила советской разведки, когда агенты в случае их ареста никогда не должны сознаваться в своей деятельности, признавать свою вину и выдавать свои связи. Во время следствия, а потом и на судебном процессе многие из обвиняемых предпочли признать свою вину, во всем сознаться и выдать своих товарищей.

Девид Лунан, одна из ключевых фигур разведсети, был, судя по официальным отчетам, «очень искренним» и «сотрудничал» после ареста и во время допросов с судебными властями. Он не только во всем признался, но и сообщил информацию о майоре Рогове и о других членах его группы. Раймонд, Бойер, богатый профессор и специалист по взрывчатым веществам, рассказал все о своих подпольных контактах, включая Сэма Корра, Фреда Роуза и советского майора Соколова. Кетрин Уиллшер тоже призналась в шпионской деятельности. Эмма Войкин из канадского МИДа поступила точно так же. Алан Мэй сделал письменное заявление о своей шпионской активности, где признался, что передавал образцы урана советским агентам и получал за это деньги.

Например, Мэй в результате был приговорен к 10 годам каторжных работ. Общественное мнение в Англии, еще не созревшее в тот момент для полного понимания значения советского шпионажа, по-разному отнеслось к его осуждению. Не уверены в справедливости приговора были члены лейбористской партии. Депутаты во главе с лейбористским членом парламента Гарольдом Ласки пытались войти в правительство с ходатайством в поддержку Мэя. Но они потерпели неудачу, и Мэй отбыл срок наказания, который ему сократили на одну треть за хорошее поведение. Он был освобожден 30 декабря 1953 года.

И все-таки канадский суд был снисходителен в первом послевоенном шпионском процессе. Шесть из 20 подсудимых были оправданы, хотя их вина казалась очевидной. 30 человек были приговорены к разным срокам заключения. Два партийных лидера получили по 6 лет заключения каждый. Фред Роуз оставался в тюрьме до августа 1951 года. Через два года он навсегда покинул Канаду и перебрался в Польшу. Его товарищ Сэм Корр бежал на Кубу, а потом вернулся в Нью-Йорк, где жил, скрываясь от властей. Два года спустя он был арестован сотрудниками ФБР. Его передали канадским властям, отдали под суд, где он и получил положенный тюремный срок.

На ранних стадиях расследования Гузенко и его семья жили в домике, расположенном в полицейском лагере, как лица, состоящие на попечении канадского правительства. Допросы и показания перед королевской комиссией и судом оставляли Гузенко слишком мало времени, чтобы устроить свои собственные дела. И все же в это время выходит его первая книга «Это мой выбор» (в США она вышла под названием «Железный занавес»). Книга имела успех. Бывший советский клерк-шифровальщик теперь обладал состоянием в более 150 тыс. долл.

Финансовые трудности отступили, по крайней мере на некоторое время. Однако с того времени, как Гузенко сделал свои признания, чету начали преследовать другие трудности. Им пришлось скрываться от публики, от прессы и даже от собственных детей. О месте их проживания знали немногие. Полиция подготовила для них легенду – фиктивную биографию. Они меняли квартиры, автомобили, имена, чтобы замести следы прошлого. Возле дома четы Гузенко постоянно дежурила охрана. Тем не менее Гузенко продолжал писать. Его очередная книга «Падение титана» тоже получилась удачной и имела финансовый успех.

В международном масштабе дело Гузенко обозначило конец процветания советской разведки военного времени. Число арестованных в связи с признаниями Гузенко было невелико, но удар, нанесенный в Канаде, посеял страх. Трудно привести точные цифры, но в США и Канаде многие агенты отказались от сотрудничества с советской разведкой.

Имя Игоря Гузенко, сотрудника шифровального отдела советского посольства в Оттаве, я уже упоминал в рассказах об атомном шпионаже. Бегство свое он совершил в сентябре 1945 года. Само событие, как и данные им показания, произвели настоящую сенсацию. Это было начало процесса отрезвления в отношении наших военных союзников. Гузенко бежал, так как стал стыдиться того, что творилось на его родине. День за днем на его рабочем столе появлялись депеши, в которых шла речь о ликвидации канадских граждан и похищении секретных документов. Л ведь в годы борьбы против нацизма наши страны были союзниками на жизнь и на смерть. Вот уже более двадцати лет перебежчику удается скрываться от мести советской секретной службы, все попытки которой похитить его были безуспешными.

Ниже приводится рассказ, написанный им самим.

Ночь была необычно жаркой и душной. Я возвращался с работы в свою квартиру, расположенную в доме, в котором жили сотрудники военного атташе. Пот, стекавший по моей шее, был вызван, однако, не только жарой. Сегодня должен произойти поворотный пункт в моей жизни и жизни моей семьи. Передо мной открывался путь к свободе и демократии.

Определяющую роль в моем решении сыграло распоряжение полковника Саботина о том, что в ближайшие дни мою работу станет исполнять лейтенант Кулаков, я же буду задействован в качестве консультанта. Саботин считал, что в результате такого перемещения у него появится еще один способный шифровальщик.

Я – не герой. Природа одаряет этим качеством лишь избранных. И родился я в обычной семье в России. В спорте особыми успехами не отличался. Своей главной задачей считал хорошую учебу. Жизнь в постоянной опасности меня никогда не привлекала, и приключения в моем представлении были связаны с большим и малоромантичным риском. Но в ночь на 5 сентября, когда я шел пешком по Сомерсет-стрит до Рейндж-роуд, я в первый и последний раз в своей жизни был близок к тому, чтобы стать героем.

Я прекрасно осознавал, что эта ночь может оказаться последней в моей жизни. Одно неправильное движение могло привести к крушению всех наших планов. Не исключалась и возможность того, что НКВД установил за мной слежку. Не было ли неожиданное решение Саботина той ловушкой, которая была мне приготовлена? Каждая клеточка моего существа была пронизана сознанием всемогущества и вездесущности НКВД.

Я сконцентрировал все свои силы и волю на осуществлении плана, разработанного мной и Анной.

Будь что будет, но я должен достать секретные документы.

Мы с Анной решили, что бежать лучше всего в середине недели, хотя суббота была вроде бы предпочтительнее, так как предоставляла больше свободного времени. Однако по субботам все газетные редакции закрыты, а мы исходили из того, что лучше всего передать документы именно в редакцию какой-нибудь газеты.

Отправиться в полицию казалось мне нецелесообразным, так как оттуда могли бы оповестить посольство о моем у них появлении. Свободолюбие же и бесстрашие канадской прессы производили благоприятное впечатление.

Выбор ночи в среду был обусловлен и другими причинами. Я знал, что Кулаков этой ночью будет дежурить и на следующий день отсыпаться до обеда. Это давало мне некоторый резерв времени, ибо первым, кто заметит мое отсутствие, будет именно Кулаков. Поскольку шифровальный отдел находился на секретном положении, очень немногие сотрудники посольства знали, когда именно я работал. Кроме того, мне было известно, что Саботин с Роговым намеревался этим вечером отправиться на просмотр фильмов в Национальный киноклуб и наверняка появится на работе не раньше обеда следующего дня.

Мое намерение, однако, усложнялось тем, что я должен был зайти к военному атташе – якобы решить некоторые вопросы, а затем возвратиться в посольство. Наиболее важные документы находились там в секретном отделе, куда я, как работник шифровального отдела, мог свободно заходить в любое время.

Наконец я свернул на Рейндж-роуд и тут неожиданно почувствовал, что нервное напряжение последних недель спало и я стал спокойнее.

Когда я вошел в холл, то увидел Кулакова на месте дежурного. Это было хорошо, так как любое изменение его графика работы неминуемо спутало бы все мои намерения.

Капитан Галкин, работавший привратником (по прикрытию), подошел ко мне и спросил:

– Не желаете ли вы пойти со мной в кино? Я изобразил заинтересованность:

– Куда же вы намерены пойти?

Галкин назвал находившийся неподалеку кинотеатр. Меня осенила мысль, что это был хороший предлог уйти отсюда, так как я и зашел-то лишь для того, чтобы убедиться, на месте ли Кулаков.

– Неплохая идея. Для работы-то жарковато.

Галкин сказал, что в кино собирались пойти еще несколько человек, и мы, выйдя на улицу, стали их ожидать.

Затем, когда мы подошли к кинотеатру, я разыграл разочарование:

– Черт побери, а ведь фильм-то этот я уже видел. Но вам советую посмотреть, он довольно неплох. А я немного проеду на трамвае и пойду на другой фильм.

Направившись в сторону трамвайной остановки, я сразу же повернул обратно, как только все остальные вошли в кинотеатр. Пока все складывалось хорошо. Повернув на улицу Шарлотте-стрит, пошел не торопясь к посольству. У входа я поздоровался с привратником и занес свою фамилию в список сотрудников, находившихся в посольстве. Собираясь спрятать авторучку в карман, я глянул в холл и остолбенел.

Там сидел Виталий Павлов – шеф НКВД в Канаде.

Попытавшись справиться с волнением, я прошел в коридор и украдкой взглянул на Павлова. Тот меня, по-видимому, даже не заметил. Нажав на скрытую кнопку звонка, поднялся к помещению шифровального отдела, отодвинул занавеску и прижался лицом к небольшому окошечку в железной двери.

Дежурный впустил мня. Это был Рязанов, занимавшийся обработкой экономической информации, мой друг. С облегчением я удостоверился, что он один.

Обменявшись несколькими фразами о погоде, Рязанов СПРОСИЛ, не собираюсь ли я поработать.

– Нет, – ответил я, – я хочу только взглянуть на срочные депеши и пойду в кино на сеанс в половине девятого.

Больше Рязанов никаких вопросов не задавал и занялся своими делами.

Я зашел в свою небольшую комнату, плотно прикрыл за собой дверь и подошел к письменному столу. Из ящика стола достал папку с телеграммами для Саботина, которые приготовил еще после обеда. Там лежали почти все документы, которые я намеревался взять с собой. На нужных я загнул уголки. Некоторые документы были многостраничными, большинство же – на небольших листочках. Полиция потом насчитала 109 документов.

Расстегнув ворот рубашки, осторожно засунул бумаги вовнутрь. Затем быстро обработал несколько телеграмм, чтобы как-то объяснить причину своего захода на работу. Это были информационные данные от нашего агента Эммы Войкин, работавшей в канадском министерстве иностранных дел.

Вначале эти телеграммы не показались мне особо важными, но, немного поразмыслив, я решил, что они тоже сгодятся. Эмме не повезло, ибо она получила за них три года тюремного заключения.

Закончив дела, я проверил, как выглядит моя рубашка, и пришел к выводу, что некоторая расхлябанность в такую погоду объяснима и подозрений вызвать не должна.

Уходя, передал несколько обработанных мною телеграмм Рязанову, чтобы он отправил их в Москву. Папку, приготовленную для Саботина, отдал тоже, чтобы он положил ее в сейф.

При этом я внимательно смотрел на "него, чтобы выяснить, не покажется ли ему в моем облике что-либо подозрительным. Талия моя заметно пополнела и стесняла движения. Но Рязанов даже не взглянул на меня. Войдя в туалет, я вымыл руки, крикнув Рязанову:

– Здесь очень жарко. Почему бы тебе не пойти со мной в кино?

Тот пробурчал:

– Я же на дежурстве. Да и внизу сидит Павлов. За приглашение, однако, спасибо.

При упоминании фамилии Павлова колени мои дрогнули. На какой-то момент я ведь о нем позабыл. Но возврата уже не было. Одернув рубашку, я пошел к двери. Рязанов выпустил меня, и я пожелал ему спокойной ночи.

Осторожно спустился по лестнице, опасаясь, как бы бумаги не пришли в движение и не стали где-нибудь выпирать. Не была исключена и возможность, что какая-нибудь маленькая бумажка могла вообще проскользнуть в брюки и выпасть.

Около выхода меня прошиб пот, и грудь сдавило от страха. Я даже не решался достать из кармана носовой платок, чтобы вытереть лоб.

Расстояние до калитки на улицу показалось мне длиной с километр. Войдя в холл, я облегченно вздохнул. Павлов исчез. Это было хорошим предзнаменованием. Мне здорово повезло. Отметив свой уход, я пожелал портье доброго вечера и вышел в темноту. Было все еще душно, но я с глубоким облегчением вдыхал уличный воздух.

Сев в трамвай, я тут же поехал в редакцию журнала «Оттава джорнэл».

Я дрожал как осиновый лист. Видимо, сказывалось нервное напряжение. Перед зданием редакции вытер пот со лба и убедился, что за мной никто не следит. Войдя в холл, спросил лифтера, где можно найти главного редактора.

– Шестой этаж, – произнес он и захлопнул за мной дверь лифта.

Пройдя по коридору, я увидел табличку с надписью «Главный редактор». Я уже собирался постучать в дверь, как меня будто что-то остановило. Наверняка в подобных заведениях есть агенты НКВД. Правильно ли я поступаю? Решив еще раз все хорошенько обдумать, я возвратился к лифту. Дверца его распахнулась, выпуская кого-то, а лифтер крикнул:

– Идем вниз!

Я вошел в лифт, и он опустился на несколько этажей, задержавшись, чтобы посадить ожидавших его людей. Среди вошедших была девушка, которая улыбнулась, взглянув на меня, и спросила:

– А вы что здесь делаете? Видимо, принесли что-то интересное из посольства?

Меня охватила паника. Лицо ее показалось мне знакомым. Где же я мог ее видеть? И что мне делать?

Когда лифт дошел до первого этажа и дверь его открылась, я пробормотал, что, мол, спешу или что-то вроде этого, и выскочил на улицу. Пройдя спешным шагом до следующего угла, я замедлил свой бег, прошел несколько улиц, пытаясь успокоиться. Что же теперь делать? Сев в трамвай, поехал домой. Надо было все обсудить с Анной.

Она открыла на мой условный стук. Выглядела жена бледной и взволнованной.

– Что-то не удалось? – прошептала она испуганно.

Я тяжело опустился на диван, и Анна присела рядом. Рассказав ей обо всем, я закончил сообщением, что девушка в лифте меня узнала.

Анна слушала меня внимательно, а когда я кончил говорить, заявила совершенно спокойно:

– Тебе нечего беспокоиться, Игорь. По всей видимости, это – журналистка, иначе что бы ей там делать? Многие из них не раз бывали в посольстве, и там она тебя, скорее всего, и видела. У этих людей очень хорошая память. И если даже в той редакции и есть агент НКВД, это еще ничего не значит. Каким образом он сможет тебе помешать?

Слова ее меня подбодрили, и я спросил:

– Что будем делать?

– Отправляйся сейчас же в редакцию и попытайся поговорить с главным редактором. У тебя есть еще несколько часов, пока в посольстве что-либо заметят.

Тогда я достал из-под рубашки документы. Они промокли от пота. Анна попыталась их немного просушить, помахав ими в воздухе. После чего упаковала их в лист оберточной бумаги.

Открыв дверь, она поцеловала меня. Пожав ей руку, я вышел снова в темноту. На шестой этаж редакции меня доставил тот же лифтер. Поспешив к двери кабинета главного редактора, я постучал в дверь. Никакого ответа. Я постучал еще раз. Опять все тихо. Тогда нажал на ручку. Дверь оказалась запертой. Пройдя по коридору, я увидел большую комнату. Это было помещение самой редакции, и в нем было полно людей. Никто на меня не обратил никакого внимания. Мимо меня прошел мальчик-курьер, и я спросил его, где можно найти главного редактора.

– Это очень важно.

Он посмотрел на меня оценивающе и провел через всю комнату к столу, за которым восседал человек уже в возрасте. Тот пригласил меня присесть.

Я рассказал ему о похищенных документах и положил их на стол. При этом объяснил, кто я такой и что в этих документах имеются свидетельства того, что советские агенты в Канаде охотятся за сведениями об атомной бомбе.

Мужчина сначала смотрел на меня удивленно, затем взял несколько бумаг и бегло просмотрел одну из них. Все документы были на русском языке.

– Мне очень жаль, – проговорил он наконец, – но это не по нашей тематике. Я посоветовал бы вам обратиться в канадскую полицию или же прийти завтра утром, когда шеф будет на месте.

Я торопливо попытался объяснить ему, что на следующее утро на мой след уже выйдет НКВД и наверняка будет предпринята попытка меня убрать. По выражению лица собеседника было ясно видно, что он принимает меня за сумасшедшего.

– Мне очень жаль, – повторил он, – у меня дела.

Встав, он вышел из комнаты, оставив меня сидеть у стола. Я чувствовал себя беспомощным. Выйдя на улицу, прислонился к стене дома, пытаясь собраться с мыслями. Оставалась только одна возможность – попытаться установить контакт с каким-нибудь высокопоставленным чиновником. Вполне подходящим для этого мог быть министр юстиции. И я направился к министерству юстиции на Веллингтон-стрит, у входа в которое меня встретил здоровенный верзила в полицейской форме. Я немного было замешкался, но вспомнил, что мне нельзя терять ни минуты. Я сказал ему, что мне необходимо срочно переговорить с министром юстиции по очень важному вопросу.

Полицейский ответил вежливо, но твердо:

– Время уже близко к полуночи. До завтрашнего утра вы ни с кем говорить не сможете. Мне очень жаль.

Жаль? Слово это стало действовать мне на нервы.

– Но это действительно чрезвычайно важно, – повторил я. – Нельзя ли переговорить с министром хотя бы по телефону?

Он отрицательно покачал головой:

– Нельзя.

Совсем опустошенный и испуганный, я возвратился домой. Но Анна снова меня приободрила:

– Не ломай попусту голову. Завтра у тебя еще есть время до полудня и ты сможешь переговорить с министром. Сейчас ложись спать, утром почувствуешь себя лучше.

Все документы она положила в свою сумочку и сунула ее под подушку. Этой ночью мы оба не спали. Мы снова и снова обдумывали и обсуждали сложившуюся ситуацию. Но вот за окнами забрезжил рассвет. Приподнявшись, я посмотрел на улицу. Горизонт на востоке уже порозовел. Мысль о том, что начинающийся день будет опять хорошим, внесла некоторое успокоение.

– Анна, – сказал я, – часам к девяти пойдем все вместе к министру юстиции. Возможно, мне придется ждать, а мысль о вашей безопасности не будет давать мне покоя. Я одену Андрея. Сможешь ли ты все это выдержать?

– Игорь, все будет отлично, – ответила она без раздумий. – Мы пойдем туда все вместе. Как только мы окажемся в здании министерства юстиции, беспокоиться будет не о чем.

Со вздохом облегчения я снова прилег. Небо постепенно светлело. Незаметно заснув, я почувствовал, как меня тормошит Анна:

– Игорь, уже семь часов.

Короткий сон вдохнул в меня силы. Побрившись, я надел коричневый выходной костюм. Анна кормила Андрея, а на плите стоял чайник с кофе. День начинался прекрасно. Вчерашней духоты не было. Я чувствовал себя готовым ко всему. Позавтракав, стали собираться.

Прежде чем мы вышли из дому, решили, что документы Анна будет держать в своей сумочке, так как в случае моего ареста все внимание будет приковано ко мне. В этом случае я попытаюсь отвлечь внимание агентов, чтобы предоставить Анне возможность убежать. Документы же обеспечат ей защиту и охрану полиции. Так, во всяком случае, я думал.

Дежурному в приемной министерства юстиции я объяснил, что мне надо срочно переговорить с министром по очень важному вопросу. Тот посмотрел на меня с сомнением, затем стал звонить по телефону. Нас провели в приемную министра, где вежливый секретарь спросил, по какому вопросу мы пришли.

Я попытался объяснить ему, что проблема столь важна, что я могу сказать о ней только лично самому министру. Секретарь посмотрел на меня, потом на Анну и Андрея. Я представил себе, какие мысли его в тот момент занимали: если этот мужик чокнутый, то зачем он привел с собой жену и ребенка? Затем секретарь вошел в кабинет министра. Мне было даже слышно, что он кому-то звонил по телефону.

Но вот он вышел из кабинета и произнес:

– Господин министр находится в своем кабинете в здании парламента. Я вас туда провожу.

Вместе мы прошли в расположенное рядом здание парламента и вошли в прекрасную приемную министра. Там я доложился другому секретарю. И все началось с самого начала. Я снова повторил, что должен переговорить только лично с министром и никем более другим. Секретарь снял трубку телефона и долго говорил с кем-то по-французски. Я понимал, что разговор шел обо мне, так как мое имя было несколько раз упомянуто. О чем шел разговор, я не понял. Через некоторое время он положил трубку на рычаг и сказал тому секретарю, который нас привел, что мы должны возвратиться в здание министерства и там ждать министра.

Мы снова пошли назад. Ждать пришлось целых два часа. Андрей стал вертеться, и мы с трудом его успокаивали. Раздался звонок телефона. Секретарь поднял трубку, выслушал сказанное и ответил:

– Очень хорошо, сэр.

Затем обратился к нам и сказал:

– Я очень сожалею, но министр вас принять не может.

Сожалею! Опять прозвучало это ненавистное слово. Охваченный страхом, я посмотрел на Анну. Она кусала губы.

– Пошли, – после некоторого раздумья произнес я. – Пойдем опять в редакцию.

Когда мы пришли в «Оттава джорнэл», нам сказали, что главный редактор принять нас не сможет. Однако к нам подошла молодая репортерша, чтобы нас выслушать. Это была хорошенькая блондиночка, которую звали Лесли Джонстон. Она обратилась к нам дружелюбно и заинтересованно, погладила Андрея по головке и предложила присесть.

Я рассказал ей всю историю. Она слушала внимательно, бросая время от времени на Анну взгляд, как бы обращаясь к ней за подтверждением сказанного. Она быстро просмотрела документы и взяла их в кабинет главного редактора. Возвратилась репортерша быстро.

– Мы очень сожалеем, – произнесла она и возвратила мне бумаги. – Ваша история нам не подходит. В нынешнее время никто не осмелится поднять руку на Сталина.

Анна была первой, кто смог хоть что-то сказать:

– Милая девушка, а что же нам теперь делать?

Репортерша немного подумала и ответила:

– А почему бы вам не пойти в полицию и не обратиться по вопросу получения нашего гражданства? Это не позволит красным выдворить вас отсюда.

В полной растерянности мы снова направились в министерство юстиции. Полицейский чиновник в отделе паспортизации объяснил нам, что полиция не занимается вопросами получения прав гражданства, и посоветовал обратиться в канцелярию прокурора на Николас-стрит.

Путь туда был неблизкий, а на улице становилось все жарче. Андрей совсем раскис, и мне пришлось нести его на руках. Да и Анна явно переутомилась. Но это были еще, как говорится, цветочки. Из-за моего решения мы попали в опасную ситуацию, поэтому надо было действовать быстро и решительно.

В канцелярии прокурора нам сказали, что дама, занимающаяся вопросами оформления гражданства, ушла на обед и будет отсутствовать еще некоторое время. Тут до меня дошло, что и мы с самого раннего утра ничего не ели. Мы направились в небольшой ресторанчик, расположенный неподалеку. Сделав заказ, я взглянул на часы. Было без четверти двенадцать. Я мог себе представить, что сейчас происходило в посольстве. Но может быть, отсутствия документов еще не хватились, лишь сотрудники удивятся, что я не вышел на работу.

За обедом Андрей заснул. Анна решила, что будет лучше отвести ребенка к англичанке, с которой у нее установились дружеские отношения и которая проживала неподалеку от нашего дома. Это было, конечно, рискованно, но мы не могли больше таскаться по улицам с утомившимся парнишкой. На трамвае мы доехали до Сомерсет-стрит. Соседка была довольна, увидев нас, а Анна объяснила ей, что нам перед отъездом в Москву надо еще кое-что закупить. И мы попросили разрешения оставить ребенка у нее до нашего возвращения.

Затем опять поехали в канцелярию прокурора. Сотрудница дала нам формуляры для заполнения и попросила прийти на следующий день, чтобы сделать фотографии. Я растерянно посмотрел на нее и спросил:

– А как долго будет длиться оформление документов?

– О, я точно не знаю, – ответила она. – Может быть, всего несколько месяцев.

Анна расплакалась. Впервые мужество покинуло ее. Положив руку ей на плечо, я попытался ее успокоить. В отчаянии осмотрелся. За соседним столом сидела дама в красном платье, с которой мы говорили вначале, еще до того, как пошли перекусить. Внезапно решившись, я пересек комнату и, подойдя к ней, выложил всю свою историю.

С большим удивлением она стала слушать мой рассказ, потом поднялась и принесла два стула. Махнув Анне рукой, она пригласила ее присесть. На ее столе. стояла табличка с именем и фамилией – миссис Фернанда Джобарн.

– Об этом должен узнать весь мир, – произнесла она решительно. – Попробую вам помочь.

У меня на глаза чуть было не навернулись слезы. Анна крепко сжала мою руку, миссис Джобарн же стала звонить в редакцию какой-то газеты. Я слышал, как она сказала, что в ее бюро произошла «история международного значения», и просила немедленно выслать репортера. Разговор проходил тяжело. Ей объяснили, что все заняты своими делами, и попросили сказать по телефону, о чем идет речь. Тогда она связалась еще с кем-то.

Примерно через полчаса появился репортер. Он лично знал миссис Джобарн и сердечно ее приветствовал. Она представила нас друг другу и вкратце изложила мою историю. Анна передала мне документы, и я стал переводить все подряд. Он попросил меня повторить те места, где речь шла об атомной бомбе. Тогда я перевел ему досье на руководителя прогрессивной рабочей партии Сэма Карра. Оно произвело на него большое впечатление, и он лишь покачал головой.

– Для нас это – горячее дельце, слишком горячее, – сказал он наконец. – Этим должна заняться полиция или даже правительственная администрация. Предлагаю вам пойти туда.

Миссис Джобарн, я и Анна заговорили одновременно, пытаясь уговорить его принять в этом деле участие. Но он еще раз выразил свое сожаление и ушел. Миссис Джобарн тяжело вздохнула:

– Не знаю даже, что теперь делать. Видимо, вам надо последовать его совету. Ну, всего вам хорошего.

Мы вышли на улицу, ярко освещенную солнцем. Я остановился, не зная, к кому еще обратиться. Анна взяла меня за руку.

– Пойдем домой, Игорь, – произнесла она, совсем обессилев.

Опасность, которая грозила нам по возвращении домой, как-то сгладилась. Силы оставили и меня. Дома можно было бы немного передохнуть, поразмыслить и решить, что делать дальше.

Где-то в подсознании теплилась надежда, что все трудности когда-нибудь да кончаются и все будет хорошо.

Когда мы приблизились к дому, я предложил Анне сходить за Андреем, сам же решил проверить, все ли нормально, и дать ей знать.

Стараясь не производить никакого шума, поднялся по лестнице и, подойдя к двери квартиры, прислушался. За дверью все было тихо. Отперев ее, заглянул вовнутрь. Вроде все в порядке. Пройдя через комнаты, вышел на задний балкон. Никого и ничего не видно. Анна уже смотрела из окна соседки, и я подал ей знак, что можно идти.

Когда она пришла вместе с Андреем, я бросился на кровать, пытаясь хоть немного вздремнуть, но уснуть так и не смог. Каждый шорох заставлял меня вздрагивать. Через некоторое время я встал и подошел к окну. Сердце мое остановилось от страха.

На скамеечке в сквере сидели двое мужчин и смотрели на наши окна!

Я сразу же отошел от окна, хотя и стоял за шторой. Те двое разговаривали между собой и посматривали на наши окна. Узнать их из-за большого расстояния я не смог. Видимо, это были посторонние люди. Когда я пошел к Анне на кухню, в дверь квартиры громко постучали.

Я буквально окаменел. Когда же Анна выглянула, я подал ей знак не выходить. В дверь снова постучали, на этот раз громче и нетерпеливее. Стучали еще четыре раза. Когда человек за дверью решил уже уходить, из гостиной вдруг выбежал Андрей.

Он несколько раз назвал мое имя, потом стал спускаться вниз по лестнице. Я вновь поспешил к окну, выходившему на улицу. Двое мужчин все еще сидели на скамейке, посматривая время от времени в нашу сторону.

Анна перешла в гостиную и посадила Андрея на колени. Они пристально смотрели на меня. Мне было ясно, что настало время действовать. На часах было уже пять минут восьмого. Значит, наш сосед Харольд Майн, унтер-офицер канадских военно-воздушных сил, должен быть уже дома. Я побежал на задний балкон. Майн вышел на свой вместе с женой, чтобы прийти в себя от дневной жары.

Я спросил его, могу ли я с ним поговорить. Майн ответил:

– Само собой разумеется. Что у вас за проблема?

Я спросил, смогут ли они с женой присмотреть за Андреем, если со мной и Анной произойдет что-либо непредвиденное?

Унтер-офицер удивился. Затем сказал, чтобы я перебрался на его балкон, дабы переговорить о случившемся. Понимая, что у меня нет времени на долгие объяснения, я сказал, что опасаюсь покушения НКВД на нашу жизнь, чем и вызвано беспокойство о мальчике. Майн посмотрел на меня недоуменно, однако выражение его лица изменилось, когда я сказал ему о мужчинах, сидящих на скамейке. Он попытался было помочь мне возвратиться на свой балкон, но остановился, заметив во дворе некоего мужчину, смотревшего на нас.

Майн стал действовать быстро.

– Гузенко, приводите свою жену и мальчика к нам, а я вызову полицию.

Мысль искать помощи у полиции меня больше не страшила. Я чувствовал себя стоящим перед пропастью, однако решительные действия моего соседа внушили мне обнадеживающее чувство: скоро все будет хорошо.

Перебравшись на свой балкон, я вошел в квартиру. Входная дверь была открыта, а Анна и Андрей исчезли.

Выскочив на лестничную клетку, остановился в недоумении, увидев Анну и Андрея, входивших в квартиру миссис Френсис Эллиот, жившей напротив.

Выслушав нашу историю, она предложила переночевать у нее, так как ее муж с сыном были в отъезде и у нее была свободная кровать. Для мальчика что-нибудь тоже отыщется.

Дружеское ее предложение я воспринял с благодарностью. Пока женщины продолжали разговор, я обессиленно опустился в кресло в гостиной. Через какое-то время на лестнице раздались тяжелые шаги. Это были унтер-офицер Майн с двумя полицейскими. Я рассказал им свою историю и высказал опасение, что меня могут ликвидировать те двое мужчин, что сидят на скамейке в сквере, совместно с мужчиной, появившимся в нашем дворе после посещения дома младшим лейтенантом Лаврентьевым.

Полицейские задали еще несколько вопросов, потом обратились к миссис Эллиот:

– Мы будем охранять этот дом всю ночь. Свет из вашей ванной виден на улице. Пусть он там горит целую ночь. Выключить его следует только в случае, если что-то произойдет. Это будет для нас знаком, что требуется наша помощь.

Затем старший наряда сказал мне:

– Мистер Гузенко, держите голову выше. Вам теперь беспокоиться не надо. Если мы вам понадобимся, то будем немедленно у вас. Добро?

Его улыбка подействовала на меня успокаивающе.

– О"кей, – автоматически ответил я.

– Тогда пока.

Полицейские вышли.

Часов около десяти вечера миссис Эллиот приготовила постели и предложила нам ложиться. Отдых нам действительно был очень нужен. Прежде чем лечь, я выключил в комнате свет, поднял жалюзи и глянул вниз. На улице никого не было видно.

Около полуночи мы с Анной проснулись от стука в дверь нашей квартиры. Подойдя к двери, я заглянул в замочную скважину. Возле моей квартиры стоял сам Павлов.

Его сопровождали Рогов, Ангелов и Фрафонтов, его личный шифровальщик. Тут я услышал, как открылась дверь квартиры Майна, и тот спросил, что им надобно. Один из четырех назвал мою фамилию. Унтер-офицер ответил:

– Никого из них сейчас там нет.

Павлов поблагодарил его, и вся четверка спустилась вниз.

Когда я повернулся, чтобы отойти от двери, Анна сжала мне руку.

– Не вздумай выходить, – прошептала она, – они наверняка еще вернутся.

Подойдя еще раз к замочной скважине, я увидел, что Павлов пытается открыть нашу дверь отмычкой. Послышался щелчок, и все четверо быстро вошли внутрь, закрыв за собой дверь.

Ко мне подошла на цыпочках миссис Эллиот:

– Я попыталась несколько раз выключить и включить свет в ванной, но полицейские не появились. Что мне делать?

Я попросил ее вызвать полицию по телефону. Она набрала номер коммутатора и потребовала сообщить в полицию, что в квартиру номер 4 по Сомерсет-стрит пытаются проникнуть посторонние люди.

Не прошло и нескольких минут, как у двери нашей квартиры появились уже знакомые нам полицейские. Тот из них, кто говорил с нами – Томас Уэлш, – без соблюдения формальностей вскрыл дверь. Вместе со своим коллегой, Джоном Маккаллохом, они застали четверых мужчин, которые ворошили ящики моего письменного стола.

Слегка приоткрыв дверь квартиры миссис Эллиот, мы прислушались. По всей видимости, Уэлш потребовал от них объяснений, так как Павлов командным тоном произнес:

– В этой квартире проживает один из сотрудников советского посольства, некто Гузенко. Сегодня он находится в Торонто. Здесь у него находятся некоторые документы, которые нам срочно нужны. Разрешение на их поиск у нас имеется.

Полицейский Уэлш ответил таким же командным тоном:

– И что же, он дал вам разрешение взломать замок в двери? Вы действовали не голыми же руками…

Павлов разозлился:

– Кто позволил говорить вам со мной в таком тоне? Ключ от квартиры у нас был, но он где-то затерялся… К слову говоря, это – советское имущество, и мы имеем право делать здесь все, что нам заблагорассудится. Приказываю вам немедленно покинуть квартиру!

Уэлш взглянул на коллегу и обратился к Павлову:

– Мой коллега Маккаллох настаивает на том, чтобы мы здесь дождались приезда нашего инспектора. Полагаю, вы не будете возражать против этого. Могу ли я попросить вас предъявить документы?

Наконец появился инспектор Макдональд и взял всю четверку в оборот. Павлов кипел от ярости. Он обвинил полицейских в оскорблении и нарушении иммунитета советских дипломатов. Инспектор потребовал, чтобы все оставались на месте, пока он не получит соответствующих указаний от своего руководства. После того как он вышел, Павлов приказал своим сопровождающим покинуть дом. Уэлш и Маккаллох их уходу препятствовать не стали.

Около четырех часов утра в дверь нашей квартиры снова постучали, но на этот раз осторожно и тихо. Но прежде чем я смог распознать стучавшего, он исчез.

Утром к нам пришел другой инспектор полиции. Он заявил, что канадская полиция хотела бы переговорить со мной в здании министерства юстиции.

– Наконец-то, Игорь, наконец-то, – произнесла Анна. – Теперь тебя выслушают. Я так рада.

Поспешно надевая пиджак, я взглянул на Анну. Она показалась мне очень бледной и взвинченной.

– Что ты будешь делать, пока я буду находиться в министерстве юстиции? – спросил я ее.

Она ответила с полным хладнокровием:

– Мне надо кое-что постирать. Не беспокойся за меня, Игорь.

На этот раз прием, оказанный мне, резко отличался от двух предыдущих. Там меня уже ожидали высокопоставленные чиновники полиции и министерства. Со мной обращались вежливо и корректно, и я отвечал на их вопросы не менее пяти часов. Секретные бумаги вызвали значительный интерес и жаркие дискуссии, после того как они выслушали мой перевод.

Когда я описывал трудности, которые встретились мне на пути к пониманию, дежурный полицейский вахмистр непроизвольно улыбнулся.

– А ведь мы не оставили вас без внимания, как вы думаете, – сказал он.

Следовательно, те двое были из полиции! Оказывается, в течение тех двух часов, что я с Анной и Андреем сидел в министерстве юстиции, министерство иностранных дел вместе с полицией ломали себе головы над тем, как поступить со мной. Они даже проконсультировались с премьер-министром Маккензи Кингом. Было принято решение установить за мной наблюдение на несколько дней, чтобы выяснить, можно ли мне верить или же я просто шизофреник. Кроме того, всем было ясно, что в случае достоверности изложенных мной фактов дело примет международный характер.

После наполненных страхом тех двух дней, мне в моей жизни пришлось пережить еще очень многое, связанное с потребностью постоянно скрываться от людей. Анна была беременна, и Павлову об этом было известно. Так что все больницы находились, несомненно, под его контролем. В декабре было принято решение положить ее в больницу как жену одного из полицейских, который будет изображать ее супруга. Выдавая себя за иностранца, он избежал многих вопросов и необходимости занести подробные данные в больничный лист. Он говорил на ломаном английском языке, утверждая, будто бы является выходцем из Польши, Анна тоже выдавала себя за полячку, которая почти не знала английский язык.

Родила она девочку весом 3 килограмма 600 граммов. Проходившая мимо кровати Анны медицинская сестра (было это через два дня после ее разрешения), остановилась и воскликнула:

– Алло! Вот это неожиданность! Вы меня не узнаете? А я ведь занималась с вами, когда вы родили мальчонку!

Анна здорово перепугалась, но ей удалось сыграть свою роль. Она объяснила, что является польской крестьянкой и никогда еще не была в Оттаве. Тут как раз подошел ее «муж», и медсестра отошла, бормоча, что, видимо, ошиблась. История эта никаких последствий не имела, однако сильно нас обеспокоила.

Жить, постоянно скрываясь, очень непросто . Я несколько раз выступал на судебных процессах, связанных со шпионажем, на некоторых раз по двадцать, но меня всегда надежно охраняли. Канадская полиция не рискует. Может быть, придет еще время, когда бдительность ее будет уже не нужна, и мы с Анной и детьми сможем жить нормальной жизнью.

В Оттаве 26-летний шифровальщик посольства перебежал на сторону Канады. Подробности перехода до сих пор спорны. Захватив 109 секретных документов советского посольства, он вышел из посольства и, благополучно добравшись до одного из комиссариатов канадской полиции, передал их правительству Канады. Переданные им документы представляли собой переписку резидента ГРУ полковника Николая Заботина (ранее уехал из Канады) с иностранными агентами, внедрёнными в атомную отрасль. Эти материалы привели к аресту 26 человек и осуждению 10 советских агентов, собиравших на Западе «атомные секреты» США . Например, была арестована Кай Уиллшер («Элси»), заместитель архивариуса британского посольства в Канаде . Как пишет Павел Евдокимов, в СССР комиссия по разбору предательства Гузенко признала виновным Заботина .

Игоря Гузенко с семьёй в целях обеспечения их безопасности вывезли из Оттавы и разместили в пустующем туристском лагере, а сообщенную им информацию стали систематизировать и анализировать. Из Лондона прислали двух сотрудников контрразведки МИ-5. Они приняли участие в допросах вместе с представителями американского ФБР . Публике о шпионском скандале поведал известный американский журналист Дрю Пирсон, обозреватель газеты «Вашингтон пост». Советский шпионаж Пирсон назвал частью плана Москвы по захвату власти над миром. Он утверждал, что Гузенко назвал имена тысячи семисот советских агентов в Северной Америке.

Очевидно, угроза расправы висела над ним всегда. Семью поселили в пригороде Торонто , предоставив в собственность обширный двухэтажный особняк со всем оборудованием, включая одежду на все сезоны и обстановкой, о которой Светлана гово­рит, что, наверное, такая была в сказоч­ной пещере Аладдина. Им назначают пожизненное пособие (сведений о его размере нет). Они сменили фамилию и имена на Стэнли и Анна Крысяк. В Оттаве жить было опасно – можно случай­но встретиться с сотрудниками посоль­ства, которые их знают в лицо. Впрочем, небезопасно жить и в окрестностях То­ронто, коль скоро ты перебежчик. Игорь и Светлана жили скрытно, себя не афишировали. Дочь Игоря и Светланы Эвелин, которая родилась в конце 1945 года , через три месяца после расставания родителей с советской властью, рас­сказывает, что отец с матерью “были очень осторожны… Они не надеялись, что смогут прожить хотя бы три дня пос­ле того, как отец передал правительству секретные документы”. Своим детям Игорь и Светлана “запрещали говорить с незнакомцами на улице, не разреша­ли приглашать в дом малознакомых лю­дей”.

Гузенко умер в 1982 году . Даже на кладбище не решились отметить могилу его фамилией. Она была безы­мянной 20 лет – только после смерти Светланы в 2001 году появился на кладбище надгробный камень с именем Гузенко.

П обег Игоря Гузенко в Канаде в 1945 г. не только всколыхнул весь западный мир, но и впервые обрисовал контуры широкой шпионской сети в Северной Америке. Более того, он позволяет определить структуру и функции всей организации, руководимой из Москвы. Перебежчик представил обескураженным американцам картину многолетнего шпионажа в ядерной области, проводимого Советским Союзом, и дал толчок лавине, которая на гребне вынесла на свет такие имена, как Аллан Нанн Мей, Клаус Фукс, Гарри Голд, Дэвис Грингласс, а также Юлиус и Этель Розенберги.

… В Оттаве шел проливной дождь, когда в среду 5 сентября 1945г. из здания советского посольства не Шарлоттенстрит вышел молодой человек и быстро и решительно зашагал в одному ему известном направлении. Это был Игорь Сергеевич Гузенко, руководитель шифровальной службы посольства. Он принял окончательное решение, которое в скором времени должно было основательно встряхнуть агентурную сеть советской разведки. Через некоторое время он появился в редакции газеты "Оттава джорнэл".

Но полный портфель секретных документов секретных документов, которые показывал 26-летний лейтенант Красной Армии, не убедил журналистов в важности происходившего у них на глазах события. Они не верили в сообщенную им историю, которая началась еще летом 1943 г., когда в канадской столице появился в качестве военного атташе полковник Николай Заботин и с ним несколько шифровальщиков.

Лейтенант Красной армии Игорь Гузенко

Перед отъездом из Москвы полковник получил подробные инструкции в отношении тайной деятельности в Канаде от Маленкова, который был в то время одной из самых заметных фигур в ЦК ВКП(б). Прежде всего предписывалось сохранять в тайне подробности направляемой в ГРУ информации и имена агентов от посла Зарубина. Вся разведывательная деятельность в Канаде должна вестись тайно от советского посольства.
Вскоре энергичному полковнику Заботину не без помощи представителей Коммунистической партии Канады удалось создать агентурную сеть, куда входило около 20 человек. В основном это были правительственные служащие; некоторые из них занимали довольно высокие посты.

Одним из самых ценных агентов был английский физик-экспериментатор доктор Аллан Нанн Мей, входивший в группу английских ученых-ядерщиков в Канаде. В начале 1945г. Мей передал советскому атташе несколько подробных отчетов о результатах ядерных исследований, а виюле того же года ему удалось передать даже лабораторные пробы урана-235 и урана-238, которые были специальным самолетом доставлены в Москву. 7 августа 1945г., спустя день после того, как была сброшена бомба на Хиросиму, Заботин передал в Москву строго секретные данные о новом оружии. После первых успехов в ГРУ решили расширить агентурную сеть в Канаде, и сюда было направлено значительное число разведчиков под "крышей" торговых представительств. Но Гузенко одним махом перечеркнул их планы. Гузенко родился в семье крестьянина.

В молодости вступил в комсомол, изучал архитектуру. После начала войны окончил Военно-инженерную академию, служил в ГРУ, а в июне 1946г. был откомандирован в Канаду (псевдоним Кларк) в распоряжение полковника Заботина (псевдоним Грант) для работы во вновь созданной резидентуре в качестве эксперта-шифровальщика. Молодой супружеской чете Игорю и Анне Гузенко Оттава показалась настоящим раем.

Но уже в 1944г. Гузенко должен был вернуться в Москву. И когда в Оттаву прибыл его приемник лейтенант Кулаков, Гузенко понял, что дни пребывания его в этой стране сочтены. В несколько приемов он похитил значительное число секретных документов. С помощью документов Гузенко хотел доказать, что он не подставной агент, а настоящий перебежчик. После своей неудачи в редакции газеты он обратился к министру-юстиции, к премьер-министру Канады. Но все было напрасно - никто не проявил должного интереса к его секретным документам.

Оттава 1945 год.

Опасаясь за безопасность своей семьи, Гузенко возвращается домой, чтобы на следующий день вновь попытать счастья. В этот раз вместе с ним его жена и их маленький сын Андрей. Документы находятся в хозяйственной сумке у Анны, а он сам во второй раз входит в редакцию газеты "Оттава джорнэл". Но ему вновь советуют обратиться в полицию. В страхе, что в посольстве уже обнаружили пропажу секретных документов, Гузенко вместе с женой и ребенком возвращается домой. И действительно, сразу же после его возвращения на противоположной стороне улицы появились двое мужчин.

Супруги попросили укрытия у своего соседа Харольда Мэна, унтер-офицера королевских ВВС Канады. Ночью люди из советского посольства, взломав дверь квартиры Гузенко проникли внутрь и в ожидании хозяина произвели обыск. Гузенко уговорил соседа вызвать полицию. Однако сотрудники посольства и не думали покидать квартиру.

Напротив, предъявив дипломатические паспорта, они потребовали немедленно освободить помещение. Бесцеремонные действия сотрудников посольства заставили общественность обратить внимание на Гузенко. У полиции возникли законные основания взять Гузенко под свою защиту. Утром 7 сентября Гузенко и его семья оказались под защитой канадских властей.
Гузенко: "В этот раз меня приняли по-другому… Секретные документы вызвали заметную заинтересованность…"

Канадское правительство всерьез занялось документами, предоставленными Гузенко. Показания Гузенко и более 100 документальных материалов наглядно продемонстрировали Западу методы советской разведки. Благодаря Гузенко была вскрыта обширная шпионская сеть, которой руководил полковник Заботин. Между тем советское посольство посылало канадскому правительству одну ноту протеста за другой, но все они остались без ответа.
Вот текст одной из этих нот: "Посольство подтверждает свое сообщение, содержащееся в нашей ноте №35 от 7 сентября, что Гузенко обвиняется в хищении общественных денег, и на основании распоряжения правительства СССР повторно просит канадское правительство арестовать Гузенко и его жену и передать их без судебного разбирательства в посольство СССР, с тем чтобы их можно было препроводить в СССР. Советское правительство выражает надежду, что правительство Канады не оставит без внимания эту просьбу.

В это время с соблюдением всех мер предосторожности была начата тщательная перепроверка сведений., содержащихся в документах переданных Гузенко. Премьер-министр Канады Кингу докладывают, что речь идет о деле, имеющем международное значение. Организована конфиденциальная встреса Кинга с президентом США Трумэном и премьер-министром Великобритании Эттли.

13 декабря 1945 г. полковник Заботин тайно покидает Канаду, грубо нарушив тем самым дипломатические правила. Забыв о своей дипломатической неприкосновенности, он нелегально переходит границу и уже в Нью-Йорке садится на советский пароход "Александр Суворов", который тоже тайно, без соблюдения необходимых формальностей, снимается ночью с якоря и уходит в открытое море. Несколько недель спустя в Москву отбывает и посол Зарубин. На основании секретных документов, предоставленных Гузенко, канадские власти арестовывают как шпиона английского ученого, доктора Аллана Нанна Мэя (псевдоним Алек).

Игорь Сергеевич Гузенко. Фотография 1946 года

Его признания позволяют британским спецслужбам напасть на след Клауса Фукса. В показаниях Гузенко впервые фигурирует как агент КГБ и Ким Филби. Всего по подозрению в шпионаже было арестовано 26 человек (16 из них были позднее освобождены).
Созданная по распоряжению канадского правительства Королевская комиссия по шпионажу, которая занималась расследованием дела Гузенко (кодовое название "Динамит"), в июне 1946 г. представила отчет о результатах своей деятельности на 733 страницах, в котором помимо прочего отмечалось, что на международных конференциях Советский Союз выступает с заявлениями о мире и безопасности, а на деле втайне готовит третью мировую войну. С прицелом на эту войну советское правительство создает и поддерживает с демократичных странах, в том числе и в Канаде, "пятую колонну", в состав которой входят даже советские дипломатические представители…

Вместо благодарности за оказанную во время войны помощь Советский Союз ведет активную разведывательную деятельность на территории Канады и готовится нанести этой стране предательский удар в спину.
Гузенко и его семья были тайно переправлены в один из небольших городов.
"Жизнь в условиях конспирации, - вспоминал Гузенко, - никогда не бывает легкой. Мне пришлось участвовать во многих судебных разбирательствах, связанных с этим делом, - думаю, что их было не меньше нескольких десятков, - и каждый раз в сопровождении усиленной охраны…"
Дело Гузенко стало одной из важнейших причин, изменивших отношение к Советскому Союзу уже в самом начале "холодной войны".

После предательства Гузенко премьер-министр Канады Кинг был полностью информирован о деятельности советских разведчиков в своей стране. В частности, ему стало известно, что существующая агентурная сеть была создана для получения секретной документации из канадских правительственных учреждений и представительства британского верховного комиссара в Канаде. Эта деятельность осуществлялась сотрудниками советского посольства под непосредственным руководством из Москвы.

Дом-убежище семьи Гузенко.

Началось выявление тайных агентов, упоминавшихся в документах, предоставленных Гузенко. В первую очередь искали тех из них, кто обладал информацией о разработке американской атомной бомбы. Основной агент в документах, полученных от Гузенко, значился под псевдонимом Алек. К осени 1945г. он уже покинул Канаду и возвратился в Европу, где устроился на работу в лондонский Кинг-коледж.
Алек сообщил полковнику Заботину, что будет ждать связного 7, 17, 20 числа каждого месяца у входа в Британский музей на Грит-Рассел-стрит. После того как премьер-министр Канады проинформировал Эттли о нахождении разведчика в Лондоне, британский премьер приказал Скотленд-Ярду и отделу МИ-5 (СИС) выяснить личность человека, скрывающегося под псевдонимом Алек.

Было установлено, что разыскиваемый человек - невысокого роста, с большими залысинами, носит очки в металлической оправе и чаплинские усики. Им оказался доцент физики, 33 лет, доктор Аллан Нанн Мэй. Выяснилось, что он придерживается леворадикальных взглядов, а в 1936г. некоторое время находился в СССР, где предположительно и был завербован ГРУ.

Аллан Нанн Мэй, окончивший с отличаем Кембридж в 1935 г., незадолго до начала войны становится доцентом в Лондонском университете, а в 1945 г. отправляется в США с группой английских ученых, которые должны были принять участие в создании атомной бомбы. Начинается работа в Арегонской лаборатории близ Чикаго - одном из важнейших научных центров, занятых разработкой бомбы. Москва, таким образом, получила агента непосредственно в центре ядерных исследований.

После того как была выявлена его личность, Мэй постояянно находился под наблюдением специального отдела Скотлэнд-Ярда. 3 февраля 1946 г. Американское радио сообщило о раскрытии в Канаде крупной шпионской сети. Мэй был вызван в штаб-квартиру английского ведомства, занимавшегося вопросами ядерных исследований.

Там ему было предъявлено обвинение в шпионаже. Вначале он все отрицал, но в конце концов сознался, в том, что поддерживал связь с сотрудниками советского опсольства а Канаде. Аллан Нанн Мэй мообщил следствию, что занимался шпионажем только, что хотел внести свой вклад в обеспечение безопасеости человечества. Его давно мучила мысль о том, что почему данные исследований должны стать достоянием и других государств.

Чисто сердечное признание физика помогло западным спецслужбам выйти на след еще одного шпиона в области ядерной энергетики, а Аллан Нанн Мэй 1 мая 1946 г. был приговорен к 10 годам тюремного заключения.

Что же касается самого Гузенко, суровая кара советского правосудия чудесным образом обошла предателя стороной. Перебежчик с семьёй прожил в Канаде почти сорок лет и умер своей смертью в 1982 году.